Зима 1941 года. Маленькая Нина проснулась в холодной кровати, укутанная шалями и тихо всхлипнула. Подняться не было сил. Вчера мама пришла работы, склонилась над лежавшей бабушкой и тихо заплакала. Вместе со старшими детьми они кое-как вынесли на улицу старый шифоньер, а потом положили туда бабушку. Мама еще долго стояла у шифоньера молча.
Так маленькая Нина узнала, что бабушка умерла. Похоронить ее не могли, было очень холодно и не было сил. Никто тогда не хоронил своих близких.
Она плохо помнит бабушку, но хорошо помнит ее руки. Ими она гладила ее по головке. Приехала к дочери на подмогу, когда начал свирепствовать голод. Отдавала свой паек детям, которых в семье было пятеро.
8 декабря 1941 года в Ленинграде и окрестностях прекратилась подача электроэнергии. Голодная осень сменилась еще более суровой зимой. Самая высокая смертность от голода пришлась именно на эти зимние месяцы. Только за декабрь от истощения умерло около 50 тысяч человек. По разным оценкам, в осажденном городе погибло от 600 тысяч до 1,5 млн жителей. Всего 3% от бомбежек, 97% от истощения организма.
Сестра Аня рассказывала, как в очереди за хлебом кто-то каждый день падал, тело отодвигали, и очередь продвигалась дальше. В первые месяцы блокады из города исчезли все кошки и собаки.
Долгое время Нина Никитовна хранила пожелтевший листочек – продуктовую блокадную карточку. В ней суточная норма отпуска хлеба на одного человека – 125 граммов. Хлебом эту скромную краюху назвать было очень сложно – замешивали его на отрубях, туда же добавляли березовых опилок. Вечером, когда мама приходила с работы, размешивала все это с водой и кормила пятерых ребятишек, давая запить простой водичкой. Иногда просто глотали то, что тогда называлось хлебом…
Талон Нина Буквина сохранила, когда он случайно выпал из маминой сумки после эвакуации – завалялся там вместе с документами.
Когда голод начал усиливаться, брат вспомнил, что где-то осенью картошку чистили во дворе, очистки в бидон сложили. Мальчик нашел его, старые очистки сварили и съели гнилушки.
«Из детства у меня остались четыре самых ярких воспоминания. От них мне становится плохо, руки дрожат. Я не хочу, чтобы у кого-то из детей на этой планете были такие воспоминания.
Одно было очень радостным, только до него не дожили папа, бабушка, дядя, Юра, Валя и Радик», — говорит она.
Нине тогда было четыре года.
У нее было детских игрушек, а если бы и были, играть в них она бы не смогла. Зимой девочка в основном лежала, то и дело, погружаясь в голодное беспамятство, а летом крохотными ручками срывала и ела первую, пробившуюся из земли траву.
Старшие сестра и брат рассказывали потом Нине, как ленинградская детвора со временем даже по звуку моторов научилась различать немецкие и русские самолеты. Мальчишки и девчонки считали, сколько самолетов люфтваффе пролетали над городом, а потом радовались, когда «фрицы» летели обратно, потеряв несколько единиц техники в воздушных сражениях.
В любой момент на город могли посыпаться бомбы, но со временем уже почти никто не прятался от бомбардировок. Рыбаки ловили рыбу на Неве прямо под обстрелами. По ночам сестра Аня с другими детьми-подростками бегала по крышам домов, сбрасывала осколки от снарядов, чтобы дома не загорелись, тушили разгоравшиеся на крышах пожары после бомбардировок.
«Мама всегда уходила на работу – на копку окопов или в госпиталь, так как была медсестрой. Старшей сестре при этом наказывала, постоянно поить младших водой, чтобы не случилось обезвоживания.
Помню, как к нам военные зашли проверять, кто дома есть, — вспоминает блокадница, — один солдат раздал нам по кусочку сахара. Мы все протянули их старшей сестре. Он удивился, а сестра сказала, что растворит сахар в теплой водичке и будет нас поить — так на всех хватит.
У солдата слезы пошли, он поднял меня на руки и крепко прижал к себе.
Я тогда подумала про своего папу, которого не помнила. Наверное, и он сейчас в такой же военной форме где-то далеко зашел к кому-то в дом. Вместе с дедушкой и дядей он ушли на фронт, как только началась война. С тех пор о них ничего не известно».
ВАЛЯ, РАДИК, ЮРА…
«Шел 1943 год. До конца войны осталось несколько месяцев. Мы выехали на Ладогу. К тому времени от голода наша семья не могла самостоятельно забраться в машину, — вспоминает собеседница, — рассадили нас и несколько таких же тощих и обессиленных семей с ребятишками по нескольким машинам. Повезли по деревянным доскам, которые были уложены на льду.
Я была совсем маленькая, но до сих пор, когда вспоминаю эту картину, в теле начинается дрожь. На наших глазах машина, шедшая позади, проваливается под лед и носом идет ко дну. Крики ужаса, попытки спастись. Мама пыталась закрыть ладошками нам глаза, но мы не смогли забыть.
Справочно:
Дорога Жизни через Ладожское озеро — это была не просто трасса, а целая инфраструктура, комплексный научный проект, требующий круглогодичного обслуживания. По подводным кабелям была налажена телефонная и телеграфная связь, произведено углубление дна, построена узкоколейная железная дорога, на всем протяжении склады и землянки. Летом 1943 года там построили подводный трубопровод, по которому в город поставляли топливо.
В первые месяцы работы Дороги много грузовиков уходило под лёд. Иногда причина была необъяснима. Для измерения колебаний льда учёный Наум Рейнов создал «прогибограф». На тот момент это было уникальное устройство, которое дало понять – проблема в резонансе. Когда скорость грузовика совпадала со скоростью воды подо льдом, он проваливался. Были даже случаи, когда тонула легковая машина, а грузовик рядом – нет.
Водители перевозили грузы по льду, стоя, чтобы в любой момент успеть выпрыгнуть. В Ленинград везли снабжение, а обратно людей.
За годы блокады тысячи машин не вернулись из рейсов.
«После переправы нас поселили в какой-то разоренной Церкви с толстыми стенами и широкими окнами. Дали сухарей на десять дней.
Мама положила двойняшек, моего брата и сестренку на большой подоконник, подальше от края, чтобы не упали. Остальные трое кое-как приспособились в уголке.
Среди ночи мы проснулись от криков, что случился пожар. Люди, у которых были силы, пытались выбраться из храма в панике. Один из мужчин заскочил на окно, где лежали Валя и Радик. Прошелся сапогами по их лицам и телам, глаза им засыпал известью со стен. Он попросту растоптал моего брата и сестру.
Мама в ужасе начала кричать: «Что ты делаешь, ты же видишь – там дети!?». Когда мужчина спрыгнул, мама одному из ребятишек заправляла вывернутые наружу кишки, а нам в это время кричала: убирайте им из глаз известку!
Я помню, как руками пыталась убрать из глаз плачущих детей разъедающее вещество, а мама потом языком снимала остатки.
Им было года по два. Они только недавно научились ходить.
Пожара в Церкви, в итоге, никакого не было.
Потом мы ехали на поезде. Наверное, в таких вагонах раньше скот перевозили, не для людей они были. Палатья были настелены в несколько ярусов. Посередине стояла печка, которую нужно было топить, чтобы не замерзнуть. А кто ее топить-то будет? Никто ходить не мог даже…
На станциях и полустанках открывали большие двери. Просили пощупать рядом лежащих, кто еще живой, а кто уже умер. Если люди не шевелились, их тела вытаскивали. Поезд отправлялся дальше.
На одном из пересылочных пунктов вытащили моего старшего брата и наших двойняшек. На какой станции, мы не знаем…
Маму парализовало от горя.
Я часто думала о том, что нам не нужно было эвакуироваться, надо было оставаться в Ленинграде. Если бы мы не переправлялись через Ладогу, Валя, Радик и Юра, может быть, жили бы. Закончилась бы война, они бы выросли, встретили любимых, у них появились бы дети и они бы прожили такую же долгую жизнь, как и я».
ТАЙГА-КОРМИЛИЦА
Семью из Ленинграда довезли до Сибири. Парализованную мать положили в госпиталь. Старшей сестре Ане тогда было четырнадцать, и она без конца бегала в госпиталь, ухаживать за ней. Нина же так и осталась сидеть на верхних палатьях вагона, караулить вещи. Периодически сестра прибегала посмотреть, все ли в порядке с маленькой девочкой. Иногда приносила что-нибудь покушать.
Когда ребятишек решили определить в детский дом, мама нашла в себе силы встать на костыли. Так и отправились в Иркенеево Красноярского края, где прожили до 1947 года.
В Иркенеево жить стало легче, потому что в тайге можно было собрать грибов, ягод, трав заготовить. Когда мама оправилась от болезни, то уехала работать — сплавлять лес. Нина с сестрой снова остались вдвоем. Аня летом собирала ягоду, чтобы обменять на крупу, потом тоже работать пошла. В семь лет и Нина нашла свое дело – шестилетняя девчушка стала переправлять людей на двенадцатиместной весельной лодке.
Когда в селе кто-то из местных жителей умер, семью поселили в дом этого человека. По-соседству мужчина жил, у него были очень толстые книги. Нина Никитовна говорит, что тогда он им казался каким-то ученым. Книги свои разрешал брать, листали их дети с удовольствием, хоть и картинок мало было.
Тот мужчина заметил, что семья всю картошку съедала, которую приносили им на пропитание, на посадку ничего не могли оставить.
«Жалко ему нас стало, что зимой опять голодать будем, и он показал нам, как картошку глазками сажать, — вспоминает блокадница, — рассказал, как глазки нужно треугольниками обрезать и складывать в прохладу, в подполье. Весной глазки посадили не в лунки, а рядками под его руководством. Когда они ростки дали, снова накрыли их землей. Они подросли, дождик прошел, мы снова землей их прикрыли.
Вы знаете, какая была картошка? Приходили соседи, которые видели, что мы садили, и дивились.
Еще у меня работа была. Я водилась с малышом у соседей. У них восемь ребятишек было. Я сидела зыбку с младенцем целыми днями качала. Вечером за это получала чашку каши, поем и домой».
Помнит, как зимой одна дома осталась, начала замерзать, печку топить нужно. Вышла с пилой на мороз, а сама от горшка два вершка. Давай пробовать пилить, не получается. Тут старичок какой-то подошел и говорит: «Ты к себе тяни пилу, а я к себе». Так и напилили дров на растопку.
А как-то очень кушать захотелось, дома ничего, взрослые на работе. Пошла в огород, нарвала травы разной, наварила из нее супу – водой залила и вскипятила, после войны такими супами питались.
Мама с сестрой пришли домой, я похвалилась, что их горячий суп ждет. Ох и поморщились они от того, что я в суп полыни наложила, но все съели. Мама потом научила лебеду и другие травы от полыни отличать.
ДЕНЬ ПОБЕДЫ ИЛИ МЕДВЕДЬ № 40
«Победу мы встретили в глухой деревне Красноярского края. Услышали новость о капитуляции Германии по радио и все как один на улицу выбежали. Кричали, плакали, друг друга обнимали. Даже сейчас, когда вспоминаю, не могу сдержаться, слезы на глаза наворачиваются, — голос Нины Буквиной задрожал. — У нас охотник в селе был, любил ходить в тайгу на медведя. И всем сельчанам пообещал, что, что на день Победы приведет в деревню сорокового по счету, пойманного за свою жизнь медведя. И вот, стоим мы все на улице, плачем, обнимаемся от счастья, он в это время из леса выходит, ведет кого-то. Фигура за ним шла шатающаяся, будто пьяный шагал, а оказалось, что этот тот обещанный сороковой медведь. Угадал ведь с поимкой – прямо к 9 Мая.
А вокруг так все зелено, зелено, было, тепло. Наступила свежая таежная весна…».
Это было самым счастливым воспоминанием детства.
Помотала по стране послевоенная жизнь Нину Никитовну, но окончательно осела в Камне-на-Оби по воле случая. Во время очередного переезда узнала, что в этом городе живет внучка сестры, которой на тот момент необходима была помощь. Нина Никитовна приехала помочь, пока ребятишки у родственницы не вырастут, да так и осталась здесь на ПМЖ.
А еще, воспитав пятерых детей, взяла себе шестого. Больше десяти лет назад узнала, что внук ее сестры попал в детский дом. Решила, что нельзя допустить, чтобы родной человек рос без семьи. Обратилась в органы опеки, собрала документы и забрала мальчика к себе. Вадим уже вырос. А его армейская фотография украшает стену. На стенах и шифоньере еще фотографии есть – детей, внуков, правнуков. Многие из них в военной форме – поколение за поколением мужчины в ее роду военные, они сами выбрали Родину защищать. И сейчас служат, поэтому Нина Никитовна попросила их лиц не показывать. Придет время – и про этих героев узнают все.
А про одного из семьи Буквиных мы рассказали сегодня. Для этого героя День Победы – не традиция и не пустой звук. Она помнит вкус супа из травы и гнилых картофельных очисток. Помнит тот шифоньер, в котором осталась бабушка. И сейчас очень гордится своими внуками, которые, как и их прадед, встали на защиту Родины от фашистов. Гордиться, что смогла их правильно воспитать и очень ждет теперь еще одного дня победы.
Юлия РАССКАЗОВА. Фото Константина ЗЯТЬКОВА.
