Мы много говорим о том, сколько пришлось пережить фронтовикам: быть на грани жизни и смерти, мерзнуть и мокнуть, страдать от жары и жажды, не спать по несколько суток. Трудно. Не зря поставлены им монументы и памятники, не зря! Видела я памятник и Родине-матери — величественный, он вызывает в душе чувство гордости, чувство какого-то единения: ведь это мать для миллионов людей, живущих в России.
Но мне никогда не приходилось видеть памятник простой русской женщине-матери. А какой мерой измерить то, что перенесла она в годы войны. Непомерно большой груз лег на ее слабые плечи. Голод, боль и страх за тех, кто ушел на фронт.
В семье моих родителей Матвея Максимовича и Евдокии Кузьмовны нас, детей, было восемь, и четверо из семьи ушли на фронт: братья Петр и Василий, сестра Мария и я.
Вот и разрывалось сердце мамы о нас, замирала при виде почтальона, что несет он в своей сумке: радость или беду? Петр погиб на фронте, а Василий и Мария рано ушли из жизни по причине перенесенных ранений и болезней.
В 1941 году я только закончила школу, и началась война. Попросилась добровольцем в армию, как многие тогда поступали, особенно комсомольцы. Зачислена была в конницу, в учебную часть. Там нас учили стрелять из пистолета, карабина, автомата, учили бросать ножи и на скаку рубить лозу или вязкую глину. Требовались определенные усилия, физическое напряжение, сноровка. А было мне ведь только восемнадцать лет!После учебы началась служба в действующей армии, во Втором гвардейском кавалерийском корпусе, командовал которым генерал Л. М. Доватор.
Первое же мое боевое крещение состоялось в Подмосковье в составе 16-й армии под командованием К. К. Рокоссовского.
В задачу кавалерийских отрядов входило совершать рейды в тыл врага с целью разведки или диверсий, да и в бои приходилось вступать. Смелые рейды совершала наша кавалерийская группа в Смоленской, Калининской, Московской областях, в Брянских лесах и в районе Курской Дуги.
Прикрывая отход наших войск, мы вели бои на Волоколамском направлении, в районе реки Межа.
Жизнь в седле—это нелегко, особенно для женщин. На земле тоже были свои трудности. На одном месте конница обычно долго не задерживалась Короткая передышка и опять в седло. Спали во время отдыха на земле, часто даже в холод, не зажигая костров, чтобы обезопасить себя. Одеяло и матрац-бурка, подушка—седло. Армейской кухни в тылу не было. Ели все холодное, часто мерзлый или черствый хлеб и кусок конины, если удастся ее чуть подвялить на костре. Таков был наш фронтовой быт. Но к этому как-то привыкли, притерпелись, знали, это временно. А вот к чему не могли привыкнуть, с чем не могли смириться, так это со смертью своих товарищей и зверствами фашистов.
За сутки мы иногда успевали проезжать десять и более деревень (в европейской части России деревни расположены близко друг от друга: на расстоянии четырех-пяти километров) и смогли многое увидеть.
Почти уже не реагировали на разрывы бомб и снарядов, артиллерийские выстрелы, так как научились определять их расстояние, а вот разрушенные до основания деревни, торчащие из пожарищ печные трубы, бездомные измученные люди всегда вызывали сострадание и жалость.
Особенно разрывалось сердце при виде виселиц на площадях, раскачивающихся трупов наших русских людей, причем зачастую лучших из них, патриотов.
Много эпизодов из трагической жизни людей на оккупированных территориях пришлось увидеть нам самим или услышать о них от рассказчиков. Я лично видела, например, колодец, наполненный трупами убитых немцами детей. Страшная, незабываемая картина. В одной из деревень к нам подошла заплаканная, обезумевшая от горя женщина и рассказала, как на ее глазах гитлеровцы отрубили голову сыну, а тело бросили в костер.
Налеты кавалеристов были зачастую неожиданными для немцев и ввергали их в ужас. Однажды наша группа перешла линию фронта, и было решено в первой же деревне разгромить вражеский гарнизон. Разведка сообщила, что немцев в деревне около двухсот, что они спокойны и не ожидают нападения. И вот стремительной, мощной лавиной кавгруппа ворвалась в деревню. Кто-то неистово крикнул: “Казаки!” Но мы уже были на деревенской улице, и, казалось, никто уже не сможет нас остановить. Раздались взрывы гранат у школы, где располагался их штаб. Первыми от ударов клинков пострадали немцы, возвращающиеся с пруда. Внезапность нашего налета решила дело: немцам был нанесен значительный урон.
Долго мы нигде не задерживались: это было опасно. Уходили, и жители провожали нас со слезами на глазах. Немцы боялись таких “летучих” отрядов. Однажды нам удалось прочитать письмо одного немецкого солдата, не успевшего его отправить домой. В нем он писал, что одно воспоминание о казачьей атаке заставляет его дрожать от страха. “Мы боимся казаков как возмездия Всевышнего”,—писал он.
Иногда создавались сводные отряды. Как-то я приняла участие в бою в составе такого сводного отряда. Мы окружили деревню с трех сторон, предварительно перерезав телефонные линии. Но внезапный бой нам не удался: немецкие часовые были начеку и завязался бой. Поначалу обстановка складывалась не в нашу пользу, но помогли местные жители, активно включившиеся в схватку. Совместными усилиями мы одержали победу. Военная судьба полна неожиданностей и непредвиденных ситуаций, что и произошло со мной в 1943 году.
В районе г. Столбцы мы взорвали вражеский эшелон с живой силой. А когда отходили, я отстала от своих. Что делать?
В темноте, прорезаемой только трассами от выстрелов немецких автоматов, я бежала сквозь кусты, спотыкалась и падала, но крикнуть боялась. Бежала к лесу, в нем пытаясь найти спасение. Страх сковывал сердце: ведь я одна. В лесу было совсем темно, и я решила повернуть назад, к железнодорожному полотну. В темноте каждый предмет пугал, казался человеком Вдруг я услышала голоса: говорили по-немецки. Пришлось снова углубиться в лес. Ночи, казалось, не будет конца. Наконец, начало светать. Медленно наступал день, предвещавший мне неизвестно что.
Я решилась выйти на опушку. Вижу—на железнодорожном полотне работают люди, по всему наши, русские. Медленно, с опаской подошла к ним и включилась в работу. Так и проработала весь день. Подходили не раз немцы (искали тех, кто совершил диверсию), но меня никто не выдал: это были настоящие советские люди. Но у меня на крайний случай была с собой граната, и живой бы я им не сдалась.
Мне повезло—хотя везение на фронте—явление не частое. Рисковать больше я не стала и вечером ушла опять в лес. Несколько неимоверно долгих суток провела я одна в лесу. Спала, забравшись в густой кустарник или под ветвистое дерево. Иногда видела патрулирующих немцев или полицаев, но вовремя успевала скрыться. Голодала, конечно.
К счастью, мне удалось найти своих. Как они обрадовались моему возвращению! Ведь за время боев мы сдружились, сроднились и дорожили друг другом. За время войны я была ранена и контужена, но в госпиталях не лежалаих не было за линией фронта.
Военные награды у меня такие: орден Отечественной войны, две медали “За отвагу”, почетный знак “За мужество и героизм, проявленные в боях за Родину в Великой Отечественной войне”. Этот знак вручал мне полковник Тарасенко, с которым я после войны долго поддерживала связь.
После нескольких лет жизни на Дальнем Востоке вернулась в г. Камень в 1962 году. Все время, до ухода на пенсию, я проработала бухгалтером на элеваторе. В 1994 году меня избрали председателем комитета женщин— участниц Великой Отечественной войны.
В. ВАСИЛЬЕВА-СЕРГЕЕВА.
